Андрей Фурсов

Противники имперскости в России критикуют империю по двум линиям. Первая, самая простая – время империй, мол, прошло. Я думаю, что прошло время национальных государств, на самом деле, это оно заканчивается. Время империй, время образования импероподобных образований, на мой взгляд, только наступает.

Вторая линия критики хитрее, причем, в ней есть рациональное зерно. Итак, русские от империи ничего никогда не выигрывали, они тащили на себе бремя русского человека, а правили бал и заправляли делами в империи другие. То есть русские были тем победителем, который не получает ничего, а все забирают люди других национальностей.

В этом суждении есть историческая правда, но это не значит, что империя – не благо. Другое дело, что в империи должно быть очень жестко зафиксировано пропорциональное представительство различных этнических групп в решающих сферах общества. В духовной, управленческой и т.д. Кстати, вот это вот передавливание линии русского национализма, создание русского национального государства и требование ограничиться этим, на мой взгляд, очень близко к схеме – «ударим русским национализмом по России!». Если в первую перестройку били по Советскому Союзу разными нерусскими национализмами, то сейчас пробуют ударить русским национализмом.

Иными словами, новая историческая Россия мне представляется новым импероподобным образованием, границы которого могут существенно отличаться и от СССР, и от дореволюционной России. Что-то туда может войти, что раньше не входило (добровольно, разумеется), что-то может, наоборот, выскочить.

И речь вообще идет о том, что не надо зацикливаться на какой-то одной форме. Как мне кажется, у новой исторической России должно быть не только физическое измерение, но и метафизическое. Речь идет о сетевом русском мире, как реализации русского процесса глобализации. Сетевые формы великолепно дополняют формы территориальные. Достаточно вспомнить две Академии из знаменитой серии Азимова, которую у нас перевели как «Академия» и которая по-английски называется «Foundation». То есть, новая историческая Россия видится как импероподобное образование с мощным национальным ядром.

Но и у империи должен быть свой антидот. Дело в том, что империи создаются свободными людьми, Федотов правильно сказал: Пушкин был поэтом свободы и империи. Но свобода и империя сосуществуют достаточно недолго, потому что империю, конечно, создают свободные люди, а затем империя начинает этих свободных людей давить.

Что может быть антидотом имперскости? Антидотом имперскости может служить совершенно определенный социально-экономический строй. То есть, мы не знаем, каким он будет, но мы знаем, каким он может быть – исходя из логики русской истории.

Что бы ни писали марксисты или либералы, в нашей истории не было, строго говоря, ни капитализма, ни феодализма. И что интересно: те, кто учился в советское время, это хорошо помнят, что в учебниках было написано – феодализм развивался в России не вглубь, а вширь. И капитализм развивался в России не вглубь, а вширь! То есть, он, так сказать, разбегался по пространству. Это происходило по очень простой причине. Как показала школа профессора Милова, совокупный общественный продукт, который создавался в условиях русского сельского хозяйства, был невелик.

Одна из проблем России заключается в том, что возникновение и развитие здесь западоподобных форм требует, выражаясь марксистским языком, отчуждения у населения не только прибавочного продукта, но и значительной части необходимого. Поэтому, у нас западный прогресс равняется русскому регрессу, упадку и разложению.

Неслучайно одной из главных задач русской власти был учет и контроль над потреблением верхов. Не потому, что власть эта любила низы. Она могла их презирать. Но дело в том, что контроль, ранжировано- иерархическое потребление верхов, которое было доведено до предела в советской номенклатуре, было условием нормального существования данного общества.

В русской истории было только два момента, когда реальная власть отказывалась от этого своего права и обязанности учета и контроля, и начинала вместе с господствующей верхушкой грабить население. Первый эпизод – 1861-1917. Закончилось это понятно чем. И второй эпизод стартовал в 1989 году – и продолжается до сих пор. Отчуждение значительной части необходимого продукта есть отчуждение жизни, выдавливание из жизни значительной части народа.

Иными словами, в новой исторической России (импероподобной) нужен социально-экономический строй, который базируется на такой традиционной русской ценности, как социальная справедливость, строй с минимальной социальной поляризацией. Важно, что здесь должен быть контроль над потреблением верхов.

Ядро импероподобного образования должно быть зафиксировано в конституции. Ну, а социальный строй – это социализм, такой «имперосоциализм». Вот так мне это видится. Да, туманно, но все проекты туманны. Реальные проекты реализуются в конкретной истории, причем они часто реализуются по-разному и в непредсказуемых вариантах.

Сошлюсь на один исторический пример, из кризиса «Длинного XVI века» в Европе (1453-164 . Из того мегакризиса было три разных выхода. И обусловлены они были тем, кто кому свернет шею.

Во Франции корона и крестьяне сворачивают шею феодалам, и феодалы все отправляются в Париж. Возникают парижский двор во всем его великолепии и абсолютистское государство.

Второй вариант: сеньоры сворачивают шею крестьянам, происходит вторичное издание крепостного права. Таков ход событий в германских княжествах.

И был третий вариант, который оказался наиболее прогрессивным: социальная ничья. Это произошло в Англии, где была выбита значительная (во время войн Алой и Белой розы) часть верхушки, и где для того, чтобы поднять верхушку, богатым крестьянам разрешили покупать титулы. Так возник уникальный в истории слой gentry (джентри), и очень специфическое государство.

Иными словами, выходы из кризиса, в который вползает современный мир будут разные. И, естественно, они будут отличаться от прогнозов. Ясно совершенно, что этих разных выходов будет не так много, и все они будут определяться в конкретной борьбе. Таким образом, новую систему будут создавать субъекты, возникающие в этой борьбе, она будет выковывать эти субъекты, в соответствии с теми задачами, которые они будут решать. Смогут решать – будут играть. Не смогут – их спустят в унитаз истории.

Современный мир достаточно жестко структурирован. Наверху те, кого французский философ и экономист Жак Аттали называет неокочевниками. Это богатые люди, легко меняющие среду обитания, они переезжают из Европы в Америку, из Гонконга в Сингапур. В самом низу находятся беднейшие люди, которые мигрируют из Африки в Европу. Они мобильны, и у них ничего нет.

Между богатыми неокочевниками и бедняками оказываются зажатыми средний слой и рабочий класс. Эти люди живут стационарно, и именно они — объект эксплуатации, взимания налогов. В Европе они своими отчислениями в бюджет содержат африканцев, арабов, курдов. Когда немецкая молодежь уезжает в Новую Зеландию или в Канаду, она прямо говорит: мы не хотим кормить пришлых нахлебников. Ясно, что справляться с кризисом мировая верхушка будет за счет именно средней части человечества, тех, у кого есть что взять и отнять.

Капитализм переживает системный кризис. У него нет средств решения стоящих перед ним проблем — они в рамках этой системы неразрешимы. Капитализм — экстенсивно ориентированная система, он решает свои противоречия, вынося их за собственные рамки. Каждый раз, когда мировая норма прибыли снижалась, из некапиталистической зоны вырывался «кусок» и превращался в капиталистическую периферию — зону рынков сбыта, сырья и дешевой рабочей силы. Норма прибыли начинала расти — и так до следующего кризиса. Однако в 1991-м с уничтожением СССР и соцлагеря, то есть зоны системного антикапитализма, некапиталистических зон не осталось — капитализм везде. Теперь ему некуда сбрасывать свои проблемы, он исчерпал планету.

На Западе средний слой изрядно потрепан неолиберальной контрреволюцией, и по мере развития кризиса он будет сокращаться, а его положение — ухудшаться. Другое дело, что накоплен социальный «жирок» — во многом за счет ограбления Третьего мира, который сегодня называют «Югом». Поэтому у западного среднего слоя есть некоторый запас времени, но исторически не очень большой. В любом случае он умрет раньше капитализма.

Что касается России, то у нас среднего класса, а точнее, среднего слоя как значимой социальной группы, нет. Он был в СССР, однако ельцинщина его уничтожила.

Если в 1989 году в Восточной Европе, включая европейскую часть СССР, за чертой бедности жили 14 млн человек, то в 1996 году — уже 168 млн. В изданном в самом начале XXI века ооновском докладе о бедности это названо самым масштабным и страшным погромом среднего слоя в ХХ веке. Он масштабнее того, что сотворили «структурные реформы», проводившиеся в 1980-е годы по указке МВФ в Латинской Америке. По сути, речь идет о глобальной экспроприации активов среднего слоя, которая является неотъемлемой частью неолиберальной контрреволюции 1980–2000-х годов, стартовавшей на Западе тэтчеризмом и рейганомикой и дошедшей до нас в виде ельцинщины.

Никаких перспектив не то что развития, а появления у нас значимого среднего слоя нет. Социальная схема РФ работает против него. Так называемый креативный класс, основную часть которого составляет «офисный планктон», не имеет никакого отношения ни к креативности, ни к реальному среднему слою...

Думаю, что революция среднего слоя едва ли возможна. Тем более что за последнее тридцатилетие на Западе, особенно в Западной Европе, сформировался слой, с которым власть — как брюссельские наднациональные евробюрократы, так и национальные госбюрократии — могут стравливать «мидлов». Я имею в виду нижние слои, новые «опасные классы», представленные мигрантами с Юга и Востока. Скорее, возможно другое: поддержка средними слоями правоавторитарных, националистических режимов.

Подъем Китая исходно был связан с интересом коллективного Запада в борьбе с СССР. В течение 10 лет (1969– 1979 годы) КНР демонстрировала готовность играть на стороне Запада против СССР, превратившись для США в его мастерскую. Интерес был обоюдным. В 1970-е годы США находились в кризисе. Кстати, я убежден: в то десятилетие СССР упустил шанс «уронить» США, сытая и тупая советская верхушка, убаюкиваемая прозападными советниками вождей (почти все они вылезут в перестройку!), проедала нефтяные деньги и будущее страны… Китай же был заинтересован в притоке капиталов. Именно это стало одной из основ «китайского чуда» 1990–2000-х годов.

Но США не рассчитали: Китай «рванул» вперед значительно сильнее, и Америка получила конкурента. Получил конкурента и доллар, особенно при наличии в мировой верхушке тех, кто хотел бы его «уронить» и перейти, например, к «корзине валют» с лидирующим золотым юанем. Ведь на Америке, даже для значительной части англо-американской элиты, свет клином не сошелся...

Про­грам­му де­мон­та­жа ка­пи­та­лиз­ма я на­зы­ваю "три-Д": де­ин­ду­с­т­ри­а­ли­за­ция, де­по­пу­ля­ция и де­ра­ци­о­на­ли­за­ция (по­ве­де­ния и со­зна­ния). По су­ти, де­мон­таж ка­пи­та­лиз­ма и не­о­ли­бе­раль­ная контр­ре­во­лю­ция (1980-2010 гг.) как его пер­вая фа­за (сле­ду­ю­щей фа­зой, по ло­ги­ке ве­щей, долж­на стать лик­ви­да­ция рын­ка как ин­сти­ту­та и за­ме­на его мо­но­по­ли­ей) оз­на­ча­ют по­пыт­ку сна­ча­ла ос­та­но­вить ис­то­рию, а за­тем вер­нуть ее в до­ка­пи­та­ли­с­ти­че­с­кое про­шлое: мир ин­ду­с­т­ри­аль­но-ги­пер­ин­ду­с­т­ри­аль­ных ан­к­ла­вов, ок­ру­жен­ных ка­с­то­во-ра­бо­вла­дель­че­с­ко-фе­о­даль­ны­ми зо­на­ми. Ка­пи­та­лизм есть ба­ланс меж­ду мо­но­по­ли­ей и рын­ком. Ус­т­ра­не­ние рын­ка с по­мо­щью мо­но­по­лии пре­вра­ща­ет ка­пи­тал во власть, ко­то­рая в по­сле­ка­пи­та­ли­с­ти­че­с­ком ми­ре, с уче­том ро­ли ин­фор­ма­ци­он­ных фак­то­ров, это власть над ин­форм­по­то­ка­ми (ин­фор­мо­сфе­рой) и пси­хо­сфе­рой.

Ка­ким ре­аль­но бу­дет по­сле­ка­пи­та­ли­с­ти­че­с­кий мир, за­ви­сит от про­те­ка­ния и ре­зуль­та­тов борь­бы в ус­ло­ви­ях кри­зи­са XXI в. Од­ним из глав­ных ору­дий в борь­бе за бу­ду­щее, за вы­ход из кри­зи­са яв­ля­ет­ся зна­ние о ми­ре. Про­бле­ма, од­на­ко, в том, что се­го­дня струк­ту­ры, обес­пе­чи­ва­ю­щие зна­ние о ми­ре, — на­уч­но-ис­сле­до­ва­тель­ские уч­реж­де­ния и ана­ли­ти­че­с­кие под­раз­де­ле­ния спец­служб — все ме­нее адек­ват­ны это­му ми­ру. Со­вре­мен­ная на­ука об об­ще­ст­ве все боль­ше на­по­ми­на­ет по­зд­не­с­ред­не­ве­ко­вую схо­ла­с­ти­ку; ме­с­то уче­ных за­ни­ма­ют экс­пер­ты — те, кто зна­ет всё боль­ше и боль­ше о всё мень­шем и мень­шем.

Запад смог навязать всему миру своё видение реальности, свою «сетку» обществоведения. В Японии, например, котируются лишь те японцы, что публикуются в англосаксонских журналах. Есть, конечно, и отдельные яркие попытки изменить это положение дел. Например, книга Эдуарда Саида «Ориентализм» 1978 года, которого можно считать «научным Хомейни». К сожалению, этот труд малоизвестен в кругах отечественных востоковедов.

Саид написал о том, что нынешний ориентализм – вовсе не наука, а «власть знания». Запад «ориентализировал» Восток, лишив последний тех качеств, что у него были. Со времен Александра Македонского Восток трактуется как отсталый. Восток – это общество, в котором нет частной собственности, нет свободных городов и нет свободного типа личности. То есть Восток определяется как негативный слепок с Запада.

Таким образом, последний с помощью своей науки (навязанной другим своей картины мира) делает примерно то же самое, что и с помощью экономики. То есть, в экономике ядро капиталистической системы (Запад) отчуждает у «Незапада» (периферии капсистемы) продукт, а с помощью науки у той же периферии отчуждаются пространство и время. Перед нами, таким образом, тонкий инструмент глобальной гегемонии.

Имеющая классическая триада общественных наук действительно работает лишь в «изучении только одной социальной системы - капиталистической, причем конкретно - ее Североатлантического буржуазного ядра». Для целей русского подъема и развития, таким образом, нынешние общественные науки не годятся. Увы, отечественные науки об обществе пребывают в глубокой зависимости от Запада. Пока не нашлось у нас своего Саида, разрушающего вредные стереотипы. Большинство отечественных исследователей рабски используют чужестранные теории.

Когда я читаю мемуары горбачевских перестройщиков, всяких Черняевых, Шахназаровых и прочих, то вижу: они по простоте душевной взахлеб пишут о том, что уже в 60-е годы разочаровались в марксизме-ленинизме и они встраивали в свои справки генеральным секретарям идеи социологии и политологии. Конечно, отчасти они подвирают, но только отчасти. Смотрите, какая вещь получается: советники вождей СССР 60-х годов встраивают в наше знание представления нашего главного противника! Нейтрального знания не бывает вообще. Если ты начинаешь смотреть на мир чужими глазами, ты начинаешь действовать в чужих интересах. Как говорил Тацит, в битве проигрывает тот, кто первым опускает глаза. Вот это и была именно такая ситуация.

Возможность долгосрочных прогнозов мирового развития зависит от того, что прогнозируется и в какой период развития системы. Долгосрочный прогноз событий — занятие неблагодарное, к тому же, как писал Фернан Бродель, "событие — это пыль", понять события можно лишь в средне- и долгосрочной перспективе. Прогнозирование тенденций развития системы — другое дело, однако, и здесь следует различать воображение и аналитическое воображение. Последнее ограничено 25-50 годами.

Многое зависит и от того в каком состоянии находится система. Если она в начале или тем более в середине пути, то это — одна возможность для прогнозов. Если же система близится к концу, к точке бифуркации, где у нее максимальная свобода выбора, то — возможность совсем другая. Сегодня капиталистическая система неумолимо приближается к точке бифуркации, и не надо быть пророком, чтобы предсказать конец капитализма через 40-50 лет.

А вот как это произойдет: будет ли этот строй демонтирован сверху за счет уничтожения среднего класса, или низы и середина сметут мировую верхушку, или же в разных частях мира реализуются разные варианты в духе игры "Dungeons and Dragons" (я склоняюсь к наибольшей вероятности именно такого развития событий) — вопрос открытый. Что касается социологии как дисциплины, то прогнозирование на ее основе, как и на основе политологии, становится менее адекватным, поскольку зона гражданского общества (именно последнее является главным объектом изучения социологии) сокращается, а политика вообще находится в стадии отмирания.

Общество будущего – это скорее всего мир высокотехнологичных неоорденско-корпоративных структур, окружённых зонами футуроархаики – кланов, племён, криминальных орд и т.п. Единого будущего не будет – будут разные его варианты, которые возникнут как результаты социальных битв XXI в. Аналогичным образом послефеодальное европейское будущее в трёх его основных вариантах – французском, немецком и английском – оформилось как конкретный исход борьбы с треугольнике «короны – сеньоры – низы».

На ближайшие 25-50 лет при прочих равных, демографические тенденции начала XXI в. сохранятся. Скрытые и явные причины этих тенденций — логика функционирования капсистемы, социоантропологический кризис западной цивилизации и тысячелетние маятниковые тренды (XII в. до н.э. — XX в. н.э.) Старого Света.

Едва ли речь может идти о воскрешении "старого колониализма" — в истории ни воскресить, ни реставрировать ничего нельзя. Ослабление гегемонии США — процесс очевидный с 1970-х годов. Однако этот процесс развивается не по Валлерстайну, то есть не так, как это происходило в случае с Великобританией и ее мировой гегемонией. Благодаря "холодной войне" США смогли "выковать" такую систему военных союзов, которая обрела свою автономную логику. В результате утрата экономической гегемонии компенсируется иными факторами и в иной сфере. Однако и у военно-политической гегемонии на общезападной "подушке" есть предел — элементарное перенапряжение (ситуация Рима при императоре Траяне). События последних лет могут существенно ускорить военно-политическое ослабление США и оставить им в утешение "театральный милитаризм" (О.Тодд).

Приток иммигрантов и наложение экономической поляризации на расово-этнически-религиозные различия обострит социальную и политическую ситуацию в государствах Запада. Это, в свою очередь, может способствовать демонтажу в интересах коренного населения (от верхов до рабочих) демократических институтов, возникших в 1848-1968 гг. и являющихся одной из несущих конструкций капитализма.

«Властным гиперболоидом» стационарных групп может стать главным образом сильное государство, напоминающее праворадикальные западноевропейские режимы 1930-х годов и ЮАР времён апартеида одновременно, отвергающее мультикультурализм и жёстко противостоящее «змею горынычу» финансового капитала, транснациональных корпораций и наднациональным бюрократиям (типа евросоюзовской и натовской), цепными псами которых в противостоянии стационарам-середнякам и их организациям могут стать – и скорее всего так и будет – межнациональные бродячие низы.

Мы имеем дело с формированием невиданного доселе классового противоречия, замешанного не только на классе, но и на расе, нации и религии. Причём это противоречие расколет целые слои, страны и страты, включая мировую верхушку с её клубами и ложами, поскольку нынешний мировой кризис – это и кризис мировой верхушки, её форм организации и методов управления массовыми процессами.

В то же время усилившееся государство, особенно в условиях катастрофы, скорее всего будет переходной формой к иной, постгосударственной форме организации – скорее всего орденско-корпоративного типа (как в XV в. «новые монархии» Генриха VII в Англии и Людовика XI во Франции были переходными формами от феодальной организации власти к собственно государственной). Возможно, по иронии истории последней миссией, «прощальным поклоном» государства станет уничтожение рынка, который оно когда-то и породило – sic transit gloria mundi.

Британская Ост-Индская компания
Мир “едет” в своё “додемократическое прошлое”, в эпоху “железной пяты” и ост-индских компаний, этих предшественниц нынешних транснациональных корпораций, только более крутых, чем эти последние. Свёртывание прогресса и есть способ создания мировой верхушкой их нового мира. Для большей части человечества этот “новый мир” обернётся новыми “тёмными веками” — не путать со Средневековьем, стартовавшим в IX в. распадом империи Карла Великого. “Тёмные века” — это время между серединой VI в. (окончательно перестала работать система римских акведуков; 476 г. как конец Римской империи — фальшивая выдумка римских первосвященников, выпячивавших таким образом свою роль) и серединой IX в.

Темновековье — это, действительно, эпоха мрака и крови, в отличие от оболганного деятелями Ренессанса и особенно Просвещения (жуликами типа Вольтера) Средневековья — светлой, вплоть до начала XIV в. эпохи; XIV-XVII вв. — новое темновековье, у которого, впрочем, был столь же зазывный, сколь фальшивый фасад — Ренессанс.

США, по-видимому, всё больше будут превращаться в большой (глобальный) и по возможности, единственный офшор. Для этого нужно вскрыть и уничтожить или экспроприировать офшоры, владельцев размещённых там средств – заставить перевести их в США. В итоге мы получим офшорную крепость «Америка» в море хаоса. Штука, однако, в том, что хаос - «чужой» – уже поселился в американском теле, он зреет в нём с 1960-х годов («бразилианизация» Америки), и по иронии истории этот «чужой», это «нечто» может прорвать плоть и появиться на свет, забрызгивая кровью господ в белых костюмах именно тогда, когда защитники крепости будут праздновать победу. Другой вопрос – чем может стать этот «чужой», это «нечто» для всего мира. Вряд ли чем-то хорошим. Но сначала он сожрёт хозяина.

XXI век станет временем жесточайшей борьбы за будущее, когда целые государства, этносы, культуры будут нещадно, без сантиментов стираться Ластиком Истории. Отморозки от власти не остановятся ни перед чем. В этой борьбе выживут и победят сплочённые социальные системы, спаянные единым ценностным кодом, характеризующиеся минимальной социальной поляризацией и имеющие в себе высокий процент носителей знания, эдакие нации-корпорации. Олигархические системы в этой борьбе не выживут, их участь — стать экономическим удобрением, навозом для сильных; собственно, иного они и не заслуживают.

Задачи выживания и побед в любой стране должно решать прежде всего руководство страны. Вопрос в том, насколько умело и честно оно это делает, насколько отождествляет себя со своей страной. Наконец, насколько развит у него инстинкт самосохранения, насколько он сильнее хватательного инстинкта и страсти к красивой жизни. Если последние перевесят, то рано или поздно явится История в виде Шелоб или собственного народа и скажет с нехорошей ухмылкой: “Ты всё пела? Это дело: так поди же, попляши!” И пляска эта скорее всего будет Dance macabre — пляской смерти.

В самом общем плане отмечу: когда система гибнет – а именно это происходит с капитализмом, её нельзя спасти. Более того, как правило, большинство попыток такого рода контрпродуктивно. Думать нужно о том, какой мир будем строить на руинах, готовиться к жизни после Катастрофы. Это возможно, и именно это вселяет оптимизм. Подготовка предполагает прежде всего создание таких социальных сетей, которые будут способны поддерживать социальную организацию в условиях мятежевойны и анархии и сохранить накопленные за последние столетия знания. Однако социальные сети, резистентные кризису и адекватные посткризисному миру, требуют в качестве необходимого условия создание новой науки об обществе и человеке. Нынешняя «триада» – экономика, социология, политическая наука – отработала своё и скорее скрывает реальность и её хозяев, чем показывает и объясняет реальный мир, выступая скорее в качестве некой криптоматики.

Создание новой науки – не дело одиночки или одиночек. В то же время оно не требует большого числа голов – нужен интеллектуальный спецназ, который способен стать важной составляющей субъекта стратегического действия, т.е. субъекта, способного ставить и решать стратегические задачи, т.е. планировать будущее и управлять им, овладевая временем. Только Властелины Времени способны пережить катастрофу, построить и защитить новый мир. Хронократия – вот реальный ответ гибнущему капитализму и его хозяевам.

Мир, к сожалению, не таков, каким нам хотелось бы его видеть. И, наверное, лучше бы все это происходило не в наше время. Однако ответ на подобного рода сетования ясен — его дал Гендальф во "Властелине колец": "Хотел бы я, чтобы это происходило не в мое время", — сказал Фродо. "Я тоже, — ответил Гендальф. — Но это не нам решать. Мы можем решить только одно — что делать со временем, которое отпущено нам".

Историк Андрей Фурсов о верхних этажах мировой элиты. Кому на самом деле принадлежит власть. На что будет похож мир в 21-м веке. Почему так важно понимать, в чём состоит план, который сейчас реализуется.

Исторически же ХХ век закончился в 1991 году с крушением коммунистической системы и уходом с мировой арены Советского Союза так же, как и начался он не в 1901 году, а в 1917-м, с Октябрьского переворота, с возникновением Советской России как принципиально нового типа властной организации. Вообще можно говорить, что ХХ век оказался русско-советским веком, так или иначе все основные события, произошедшие за это время, были связаны с СССР или с реакцией на него.

Россия открыла ХХ век и закрыла его двумя переломами - революцией и крушением самодержавия в 1917 году и крушением коммунизма в 1991-м. Таким образом, ХХ век начинается и заканчивается для России двумя историческими травмами, провалами. Причем вторая катастрофа, как ни странно это звучит, гораздо серьезнее первой - несмотря на то, что в начале века рухнула целая цивилизация, что страна пережила глубочайший кризис, тогда к власти пришли люди, у которых был некий проект, люди, у которых была универсалистская идея, люди с мировым видением. Эту идею, этот план они и реализовывали в течение 70 лет - не такого уж и маленького срока для ХХ века, ведь это жизнь трех поколений.

Те же люди, которые пришли к власти после 91-го, судя по всему, не имеют не только никакого универсалистского проекта, но вообще смутно представляют себе, куда пойдет страна, и вообще плохо представляют себе мир, в котором живут. Россию, как в каком-то фантастическом триллере, "выстрелило" одновременно в несколько временных колодцев! Если искать аналогии нынешней внешнеполитической ситуации, то мы находимся в 1856 году, когда после Крымской войны Россию, победительницу Наполеона, просто-напросто вытолкнули из Европы, указав ей на ее место. Сейчас ситуация очень похожа на это: перед Россией, победительницей Гитлера, по сути, тоже закрыли двери Европейского дома, проведя четкий limes по Восточной Европе.

Однако наши провалы в "колодец времени" не ограничиваются серединой XIX века. С пространственной точки зрения мы оказались в середине XVI. Такие аналогии можно проводить и дальше. Нынешняя ситуация - не первый такой первый передел власти и собственности за историю России. Их было несколько - введение опричнины, Петровские реформы, приход к власти большевиков и их эксперимент над страной. Каждый такой перелом приносил с собой что-то новое.

Дело в том, что каждый такой передел всегда сопровождался террором. Так вот самое интересное заключается в том, что террор после 91-го шёл не сверху вниз, как это было всегда, а снизу вверх или горизонтально. И такая ситуация у нас впервые. Это принципиально новая черта нынешнего передела власти и собственности. В данный момент можно говорить о некой "приватизации насилия", произошедшей в России. И именно эта приватизация характеризует нынешнюю ситуацию, а вовсе не приватизация имущества, оно вторично, и в этом резкое отличие нынешнего передела от прежних.

Необходимо понимать, что "век России" - это не "век только России". Процессы, происходящие сейчас в нашей стране, - составной элемент мирового процесса. Другое дело, как все это соотносилось и соотносится с СССР и Россией, как это связано с происходящими в ней переменами. НТР (научно-техническая революция), формирование новых структур производства стало основой нового мирового передела - экономического, социального, геополитического. Этот передел опирается на колоссальный сдвиг производственных структур, производительных сил, как сказали бы марксисты.

Упадок же СССР и его распад, крушение коммунистического порядка есть, с одной стороны, одна из составляющих этого процесса, а с другой стороны, и его ускоритель, распад СССР на некоторые территории существенно увеличил поле передела и возможности последнего. Совершенно ясно, что зона России оказалась одним из основных призов в мировом переделе, что, несомненно, увеличило желание и внутренних сил России, и других стран сыграть в предложенную игру. Поэтому, повторим еще раз, ситуация вокруг России сейчас гораздо сложнее, чем в начале 20-го века.

Дело в том, что НТР создала такую ситуацию, в которой очень многие атрибуты индустриальной эпохи - и экономические, и политические - оказываются ненужными. Помимо массового рабочего и среднего классов, в эти "ненужные" атрибуты попадает и государство, которое было интегратором промышленных структур, среднего и рабочего классов в мировую систему и, в той или иной степени, их защитником в этой мировой системе, защитником их интересов.

С началом НТР оперативная зона государства сократилась в результате давления надгосударственных структур (транснациональных корпораций, структур типа Европейского сообщества, макрорегиональных структур), с другой стороны - организаций локально-регионального уровня. Таким образом, по всему миру начался процесс, который на Западе называют "исчезновением государства" или Fading Away of the State.

Что это означает? Это означает, что различные политические и экономические силы просто-напросто приватизируют власть, причем власть приватизируют не только легальные, но и внелегальные структуры. Государство не является больше единственным монополистом в этой области. Не случайно во всем мире множатся сейчас так называемые "безгосударственные зоны", то, что называют "серые зоны". Такие территории уже больше не находятся под контролем какого-либо государства, их контролируют другие силы, например кланы в Сомали, наркокартели в Южной Америке, племена в Центральной Африке, некие повстанческие движения (юг Мексики, например). И количество таких "серых зон" растет. Даже в относительно благополучных европейских государствах есть такие зоны - например, Марсель во Франции, юг Италии, власть в которых осуществляется вовсе не так, как в Ганновере.

Короче говоря, в нынешнем мире существование государства как института подрывается многими силами. И в этом смысле то, что произошло и происходит в России, есть лишь катастрофическое по форме проявление мировых процессов. Причем речь не идет о политическом распаде - нет, речь идет о распаде на зоны влияния ведомств, бандитских кланов, финансово-промышленных группировок и так далее.

Таким образом, мы приходим к ситуации, при которой государственные границы станут лишь картографической иллюзией. Это, однако, не означает, что государство вообще исчезнет, просто оно потеряет монополию на власть и станет одним из многих конкурентов на "рынке власти", причем, скорее всего, его соперники сильно потеснят дряхлеющего конкурента. Но для такой страны, как Россия с ее пространствами, такой процесс может привести к непредвиденным последствиям.

НТР создает "пуантилистский" мир, мир не индустриальных и неиндустриальных зон, а мир точек, в которых концентрируется суперсовременное наукоемкое производство, связанное не столько с окружающими его территориями, сколько с аналогичными точками во всем мире. Такой мир означает отсечение от общественного пирога многих слоев населения, чье благосостояние резко выросло в "золотое тридцатилетие" 1945 - 1975 годов.

Те изменения, которые переживает Россия это далеко не изолированный процесс, это составной элемент мировой перестройки, это составной элемент мирового передела власти. Французский историк Фернан Бродель очень любил фразу: "Карты в истории пересдают не один раз, но довольно редко, и козыри имеют привычку липнуть к одним и тем же рукам". Безусловно, сейчас мы присутствуем при такой пересдаче карт истории. В ХХ веке карты истории раздали в 1914 -1934 годах, и это определило весь ХХ век. Мир, который возникает на наших глазах, будет гораздо менее демократичным, менее эгалитарным и более эксплуататорским, чем все то, к чему мы привыкли в период 1945 -1991 годов.

Причем, поскольку речь идет о выживании России и русских в очень неблагоприятных условиях, весьма актуальным становится наше "Не верь, не бойся, не проси". Наша единственная надежда - накопленный столетиями опыт выживания в экстремальных ситуациях. Хватит ли этого опыта - вот вопрос.