наола винавер

Наола Винавер. Истории матери-земли: инициация в свободу (часть 1я)

Присоеденено к сообществу: 

БЛИЗОСТЬ. Твои двери закрыты. Мои тоже. Нас научили хорошо закрывать двери, бояться, ждать подвоха, замалчивать, недоговаривать. Мы научились смазывать белой краской наши трещины, замазывать дыры.

БЛИЗОСТЬ. Твои двери закрыты. Мои тоже. Нас научили хорошо закрывать двери, бояться, ждать подвоха, замалчивать, недоговаривать. Мы научились смазывать белой краской наши трещины, замазывать дыры. Нам неудобно, стыдно, страшно, поэтому ты, да, ты…и я тоже…мы будем надевать маски и притворяться теми, кем не являемся. А внутри тем временем будет плакать маленький ребенок от неуслышанности, страха и невидимости. И мы будем принимать этот страх за что-то наше, сугубо наше, пряча его еще дальше, загоняя еще глубже, чтобы никто не увидел, не распознал его. И вот так и проведем свою жизнь, за ширмой, за красивым кадром, за фильтром, потому что иначе мы не умеем. Мы не можем стать ближе за счет красивых фасадов, они слишком статичны, в них стоп-кадр из кинофильма, а жизни нет.

Близость рождается через толщу неуверенности, дрожание губ и невозможность сказать что-то важное, что прорывается потоком слез и исцеляется в пространстве приятия. Нам всем нужно перестать врать. Мы избегаем смерти, но на самом деле избегаем жизни в тюрьме своего ума. Мы избегаем факта зарождения жизни, считая это чем-то эдаким, о чем шепотом, за закрытыми дверями, и точно так же мы избегаем мыслей о собственной конечности. Ищем опору во внешнем, выстраиваем маски-защиты, зажмуриваем глаза, захлопываем сердца…
НАОЛИ. СЕМЬЯ.

“Вставайте скорее и спускайтесь к нам! Мы хотим поделиться с вами чем-то особенным!” – так, однажды, ранним воскресным утром разбудил нас отец.

Мне было 10, моей сестре 11.5. Это не было Рождество или чей-то день рождения, это было обычное утро, и мы с сестрой, полные предвкушения и любопытства, помчались в родительскую комнату. Там, на большой деревянной кровати сидели родители и мой пятнадцатилетний брат. Это было очень волнительно… И я до сих пор помню, как торжественно тогда мой отец сказал:
«Ваш брат занимался любовью первый раз, и сейчас расскажет нам про это!»
И мы значит такие «вау….». (Наоли смеется)
И мой брат начинает рассказывать…
Я не помню точно все, что он тогда говорил, но какие-то слова до сих пор звучат в моей голове.
«Мы соприкасались руками, — говорил он, — а потом гладили кисти друг друга, а потом все руки…потом начали целоваться. Ну, и все остальное тоже…».
Пауза. В зале тишина. Наоли улыбается и продолжает:
«- Это было так красиво, так красиво… Нам не нужно было все остальное, но то, что запечатлелось во мне в это утро, что любовь и занятие любовью настолько прекрасны, что это можно праздновать и этим можно делиться в кругу семьи. Мои родители были очень- очень особенной парой…»
Наоли делает паузу, и если быть внимательным, можно успеть заметить, как заблестели ее глаза, а может это просто игра света или моего воображения.
«- Вы знаете как много посланий в каждом нашем поступке…в том, как мы реагируем, напрягаемся, празднуем или смущаемся. Во всем этом есть послания.»
На мгновение наступает тишина. В зале, где находятся около 400 человек и 90% из них женщины и дети, возникает шепот и тревожное волнение. Воздух становится плотным и звонким, где-то слышен шепот несогласия и неодобрения, а где-то наоборот – прорывается выдох и наступает облегчение. И как будто бы в пространстве возникает едва уловимый вопрос, на который, конечно же, нет однозначного ответа: «разве так…можно?»

О СОКРОВЕННОМ...
Об этом можно говорить? О чем? О том, благодаря чему мы рождаемся?.. О чем? О том, что мы все боимся боли? Или о том, как сильно мы хотим любить и быть любимыми, что готовы надеть любые маски, чтобы быть принятыми, признанными, оцененными другими? Потому что не верим, что можно. Не верим, что можно просто так.

И этот вопрос звучит в поле как невысказанный лейтмотив на протяжении всего дня…и следующего, пока Наоли рассказывает свои истории. Они вливают в самые глубокие трещины души поток нежности и любви, и на месте, где еле- еле сходится земля, вырастают цветы.

«Чувственность – это не про какую-то абстрактную сексуальность, которая где-то находится в одном месте. Это про умение чувствовать. Нужно разделить понимание сексуальности и гениталий…это никак не связанные вещи».

Совершенно не важно, говорит Наоли о рождении или о смерти, о своих детях, о первом сексуальном опыте своего брата или о том, как проходили роды у тех женщин, которых она сопровождала. Чтобы она ни говорила, это просто истории, рассказанные матерью-землей о том, как может проявляться жизнь…во всем ее многообразии. И что происходит, когда вместо сопротивления потоку жизни мы вступаем в сотрудничество с неизбежным.

С самой жизнью
Я пишу эти слова и прошу только об одном: чтобы здесь было поменьше меня, а побольше ее… потому что Наоли Винавер, мексиканка, носительница древней традиции майя — не просто акушерка, которая принимает роды, антрополог или доула. Я бы не хотела также называть ее целителем или терапевтом, надевать на нее ярлыки, одежки из слов. Наоли — проводник. К ней обращаются во время перехода, и она протягивает руку и проводит на другую сторону… Только никак нельзя узнать, какая она — эта другая сторона. Наоли та, которая знает или, вернее сказать, не знает, но через ее тело, губы, глаза и руки доносит свое послание сама Земля.

Земля рассказывает истории. Лечит, утешает, наполняет, звучит и дышит…
Хочется прильнуть к ней как к груди матери, просить благословения, опираться на нее, чтобы вновь и вновь рождаться новой, другой, иной. Заново учиться дышать глубже, чувствовать больше, отпуская все эти истории на волю. Истории страха и подавления, истории о неслучившемся, истории о надеждах и потерях, истории о жизни и смерти.
Через эти истории вспоминать о том, какими мы рождаемся и какими умираем.

Несмотря на то, что на внешнем уровне она принимает роды ребенка, на глубинном уровне – она принимает роды души, потому что сопровождает в процессе трансформации, когда женщина, проходя через пограничный опыт, через измененное состояние, в котором все ее знания не работают, имеет возможность родиться заново. Такие состояние это всегда приглашение за пределы, в область неведомого, трансперсонального, приглашение сдаться и увидеть себя как нечто большее, позволяя рассыпаться всем формам отождествления. Наоли готовит к переходу, говорит об этом, и чем больше она говорит, тем меньше места для ума и тем больше отзывается сердце.

Она говорит о том, как важно доверять естественному потоку жизни и той первобытной силе внутри нас. И что естественность в родах как раз и проявляется в том, чтобы позволить телу прожить опыт, каким бы он ни был. Довериться мудрости тела, перестать считать его чем-то отдельным от целого, от себя самого и искать гарантий где-то вовне, не в себе. Увидеть, что нет гарантий. И как бы мы ни стелили соломку, все равно случится то, что случится.
ИСПОВЕДЬ В ТИШИНЕ.

В ее историях есть и другие окончания, но все они наполнены жизнью. Она рассказывает про ребенка, который родился с таким количеством дефектов, что было ясно – ему остались часы… но это были одни из самых чудесных родов, на которых она присутствовала, потому что в этот момент открылось другое измерение, в котором смерть — это просто продолжение жизни. Естественное продолжение.

«Разве есть какое-то отличие между жизнью того, кто пришел в этот мир на пару часов, и того, кто пришел в нее на 90 лет? — спрашивает Наоли. — Разве у той жизни, которая продлилась всего 2 часа, ценность меньше?»

Тишина.
Если сформулировать кратко все то, что происходит в ее присутствии, мне приходят слова — коллективная исповедь.

И не потому, что здесь отпускаются грехи, а скорее наоборот. Потому что здесь, в этом коллективном поле, подвергается сомнению сам факт наличия греховности. Той глубинной обусловленности, которая на протяжении поколений заставляла нас стыдиться себя, своего тела, того, как мы рождается, любим, стареем и умираем. Говорят, таким образом, происходило исцеление в древних племенах индейцев, когда все члены племени собирались вместе у огня,рассказывали истории, пели священные песни и танцевали. И все эти истории подавления, страха и боли, вынесенные на свет,исцелялись, теряли свою силу через признание и принятие племени и старейшин.

В этом процессе коллективной исповеди, когда невидимое становится видимым, невыраженное – выраженным, забытое — вспоминается, сокрытое – проявляется…наши сердца смягчаются, и мы становимся чуть более близкими с собой и соответственно чуть более близки с другими. Потому что не соглашусь я с Л. Н. Толстым, что все счастливые семьи счастливы одинаково, но несчастливы — по-особенному. Именно наше несовершенство, наша боль, наша изначальная рана, лежащая в основе самого факта бытия человеком – это то, что объединяет нас, пробуждает в нас сострадание и делает возможной близость с другими.
СЕМЬЯ НАОЛИ .

Тем временем действо продолжается. Наоли поет песню Земли, зал подпевает. Девушка рядом украдкой смахивает слезы. Кому-то неловко, кто-то выходит…слышен детский плач.

Никак не могу отделаться от ощущения, что Наоли Винавер – героиня из фильмов Альмодовара или ожившая натурщица Фриды Кало, настолько выразительная и живая, что ее хочется рисовать и запечатлевать на века- года. А тем временем она улыбается и продолжает свой рассказ о том, почему ее родители были такой особенной парой и что этому предшествовало. В какой-то момент ее голос настолько захватывает мое внимание и наполняет пространство собой, что ощущение, где я нахожусь, теряется. Я закрываю глаза и позволяю ее голосу увлечь меня в путешествие во времени, и из уютного, украшенного традиционными мексиканскими ребоссо и орнаментами зала как будто перемещаюсь во времени. Перед глазами возникают все новые и новые мизансцены.

Я вижу лица родителей ее отца, выходцев из Киева еврейского происхождения, которые совсем юными эмигрируют во Францию.
И маленького мальчика 12 лет — ее отца. Во время Холокоста он сбегает со своими родителями в Штаты на последнем пароходе, уплывающем из Португалии, и спустя время оказывается в Мексике.
И юную мексиканскую девочку из католической семьи – маму Наоли, которая мечтает стать танцовщицей несмотря на то, что ее отец считает, что все танцовщицы — проститутки. Бабушка Наоли тайно собирает деньги и оплачивает школу танцев для дочки.

В итоге мама Наоли все таки сделала блестящую карьеру танцовщицы, но оставила все, чтобы переехать на ферму к мужу, где она торговала молоком и учила сельских детей танцу. Столько разных неслучайностей должно было произойти, столько всего пережито, переплетено…и в итоге появилась Наоли.

«Я выросла на ферме, в Мексике, — рассказывает Наоли. – Мой отец был из более культурной, утонченной семьи, чем мама… Во Франции дедушка открыл магазин антикварного русского искусства. Он коллекционировал иконы и отправлял их в Россию. Отец вспоминал, что их дом был открыт гостям и там часто устраивались музыкальные вечера. Дети в это время уже должны были спать, но он прятался под роялем и слушал концерты классической музыки. Однажды гости заметили маленького мальчика и спросили, кем он хочет стать, когда вырастет. И вот он ответил, что когда вырастет — станет фермером. Папа навсегда запомнил этот осуждающий взгляд, наполненный презрением. Но он вырос, стал фермером и посвятил этому свою жизнь. И понадобилось время, чтобы мой дедушка признал его выбор.

Иногда дедушка приезжал в гости и был слегка шокирован тем, как мы жили. Одним из самых больших потрясений для него, когда он приехал в гости, стало то, что за рулем была я, а он сидел на заднем сиденье. Мне было тогда 10 лет. (смеется)
Мои родители создали свою собственную жизнь, такую, какой ее видели они…какую хотели, несмотря на религиозные или культурные обусловленности своих семей.»

Быть женщиной
Наоли предлагает закрыть глаза и вспомнить имена наших бабушек, прабабушек, произнести их вслух и почтить их память.

Смотрю на нее и… нет, я не вижу в ней богиню, гуру или маму, которой мне не хватает. Я вижу по-настоящему живую, удивительно красивую женщину, которая живет из своего центра – в контакте со своей правдой.
И как будто само слово «женщина» трансформируется и обретает совершенно новое символическое значение…

Иногда задаю вопрос своим клиенткам – какая вы женщина?

И вижу потерянность, неуверенность, многие отворачивают глаза, смущаются. Некоторые плачут. Им не хочется быть женщинами. Да что там, мне самой почти в 30 не по себе от этого слова. Даже произнесенное незнакомым человеком обращение «женщина» звучит оскорбительно или как минимум неуважительно.

Ритуал женской инициации в нашей культуре отсутствует, и то, что подразумевает сепарацию, обычно происходит в виде перехода из одной семейной системы в другую, но это совсем не про взросление. Что такое женская инициация? Замужество? Отделение от родительской семьи? Наступление определенного возраста?

Как будто бы есть некий пробел…

Из маленькой девочки мы превращаемся в девушку, потом отчаянно стремимся ею остаться, не повзрослеть, не измениться, не «постареть». Все те послания, которые мы получаем извне – из масс-медиа и всевозможных источников: остановить изменение, зафиксировать, замазать все трещинки, улучшить, исправить, все это окрашено страхом наступления следующего этапа – старухи. Потому что там, где женщина – там пробел, неизвестность, незнакомая территория, необходимое усилие, внутренняя работа и встреча со своим собственным внутренним адом. И после этого неотвратимо наступает период старухи — неизбежности и увядания тела, который тоже начисто игнорируется, как и сам факт человеческой конечности. И вместо мудрости и доброты, следствия опыта и принятия приближающегося перехода, старость чаще всего знаменуются регрессом в ту самую девочку, в период инфантилизма, требований и долженствований. Да, эти этапы не обусловлены временем и возрастом. Старуха может случиться и в 18, а недолюбленная девочка – требовать своего и в 70.

«Нам важно признать те испытания, которые прошли все женщины нашего рода до нас… Мы, человеческие существа, обладаем такой короткой памятью! Мы даже не можем себе представить, через что проходили наши предки, чтобы выжить, и благодаря чему сейчас возможно наше существование. В нашей памяти сплошные пробелы, и мы даже не осознаем, насколько то, что происходило, имеет непосредственное влияние на наше настоящее. Сегодня я прошу обратить внимание на то, что каждый пробел несет в себе незавершенность, несет в себе несбывшуюся историю…и в этом месте живет холод. Этот холод таит в себе историю о какой-то забытой боли, о горе, о чем-то таком, о чем не принято говорить… И когда мы говорим об этом…таким образом мы высвобождаем энергию, и тогда это место оживает… наполняется теплом и светом. Энергия находит возможность высвободиться. В этом наша задача…»

Травма – как невозможность выразить то, что волнует и тревожит, невозможность говорить о своей боли. Вспоминаю Юнга и его слова о том, что одиночество обусловлено не отсутствием людей вокруг, а невозможностью говорить с людьми о том, что кажется нам существенным, или неприемлемостью наших воззрений для других. Исцеление же происходит, когда мы проходим через этот холод, признаем и оплакиваем боль, которую пережили те, кто стоит за нами и то, что пережили мы, когда были детьми.

(продолжение следует)

Автор текста - Анни Петросян

Познавательно...
23 мая

Древнее искусство родовспоможения в Мексике

Присоеденено к сообществу: 

Наола Винавер рассказала о своем видении профессии акушерки и о традиционном повивальном искусстве, которое она практикует более 20 лет.

Наола Винавер рассказала о своем видении профессии акушерки и о традиционном повивальном искусстве, которое она практикует более 20 лет.

Жар и холод
«Мы смотрим на здоровье женщины с точки зрения традиции, а не современной медицины. Так, в Мексике придают очень много значения тому, сколько в организме женщины «жара» и «холода». Беседуя с беременной, акушерка может определить это, например, через телесный контакт. Все отлично сами чувствуют, что такое холод, а что такое жар. Холод — это то, от чего человек сковывается, сжимается внутри, это страх, низкая самооценка, равнодушие.

А жар, тепло — это улыбка, сочувствие. И чтобы забеременеть и удачно родить, нужно чувствовать себя наполненной теплом, расширенной. Поэтому женщинам так плохо в роддомах — они такие «холодные».

И если я чувствую, что в женщине избыток холода, то я не направляю её на анализы, а задаю ей простые вопросы: «Счастливы ли вы? Ваш супруг вас любит? Вы чего-нибудь боитесь? Чувствуете ли вы себя одинокой?». И часто эти простые вопросы помогают вызвать на поверхность множество эмоций, которые мешают женщине расслабиться и удачно родить. Это не значит, что ей нужно полностью излечиться, чтобы родить. Но это расслабление создаст движение, и родившийся ребёнок изменит её.

Пространство, время и ребозо

Базовый принцип моей работы — это создание и сохранение тёплого, комфортного окружающего пространства, а также сохранение тепла и движения внутри женщины. Ко мне приходит множество женщин с внутренними блоками — женщины, которых насиловали или били, или просто те, которые выросли в культуре, постоянно твердившей им, что они несовершенны.

Достаточно редко можно встретить женщину, которая абсолютно в себе уверена до родов. Но всё, что ей нужно, — это пространство и время, а иногда ещё массаж и горячий чай. А также шарф ребозо, один из моих основных «инструментов». Используя его, можно решить самые разные проблемы беременности и родов. Например, можно помочь ребёнку принять нужное положение в утробе. (Для этого будущую маму кладут на пол, шарф пропускают под ней. Акушерка держит его за оба конца. Затем она начинает определённым образом потягивать шарф то за правый, то за левый конец или только в одну сторону. — Прим. авт.)

Ребозо помогает расширить кости таза, чтобы было больше пространства для ребёнка. Можно расслабить женщину, избавить от боли в спине. Существует техника для ускорения медленных родов. Иногда во время родов мы завязываем этим шарфом женщине глаза, чтобы она не отвлекалась на внешние раздражители. Мы также используем ребозо после родов, чтобы с его помощью «вернуть кости на место». И конечно, мы носим в нём ребёнка, а акушерка может в него завернуться — это универсальная вещь.

Грелка, лёд и колокольчик

Мы применяем и другие способы. Например, при неправильном положении ребёнка — скажем, при тазовом предлежании — помогают горячая грелка и лёд.

Дело врачей — проводить разного рода медицинские манипуляции, что они и делают: искусственно стимулируют роды, отрезают пуповину, прокалывают пузырь. Все эти вмешательства создают осложнения в родах и для матери, и для ребёнка. С подобными заявлениями акушерок зачастую солидарны и сами врачи. Как сказал в своём выступлении невролог Михаил Головач, «официальная медицина сообщает, что причина резкого ухудшения здоровья детей — плохая экология, плохое здоровье матери. Но основная причина кроется в практике ведения родов в роддомах. За последние 40 лет акушерство стало агрессивным».

Лёд мы кладём на верх живота матери, туда, где у ребёнка голова, а грелку — на низ живота. Ребёнок всегда движется головой от холода к жару и будет разворачиваться от льда к грелке.

Иногда мы вместо грелки ставим музыку, чтобы он «шёл на звук», с этой целью мексиканки также часто обвязывают живот ленточкой с колокольчиком. Или светят фонариком, чтобы ребёнок двигался на свет.

Но тазовое предлежание обычно говорит о каких-то эмоциональных проблемах — или в отношениях матери и ребёнка, или в отношениях родителей. Что касается узкого таза, то иногда внешне узкий таз на самом деле внутри широкий и наоборот. Но его можно расширить — например, при помощи ребозо. Если нет движения энергии или движения на физическом уровне, то надо что-то делать. А если всё хорошо, то не надо делать ничего.

Вообще единственное, что действительно статично, — это человеческий ум.

Работа над собой

Идеально, когда мы в родах не делаем вообще ничего. Я никогда не была сторонницей курсов подготовки к родам. Я считаю, что любая женщина может родить, если будет слушать свои инстинкты. 50% моих клиенток — неграмотные крестьянки. Но они растут, зная, что обязательно будут матерями (у некоторых по 10—13 детей).

«Предоставленные сами себе события имеют тенденцию развиваться от плохого к худшему» — не знаю автора афоризма, но уже много лет он приходит на ум, как только СМИ начинают разносить отголоски скандалов с участием домашних акушеров и российские светила от медицины начинают обличать домашние роды как нечто абсолютно для России неприемлемое, недопустимое и противоречащее здравому смыслу.

И у них самые удачные роды, так как они настроены на то, что родят. Иногда они приходят ко мне прямо перед родами, я им всё рассказываю, показываю ребозо, спрашиваю: «Есть вопросы?», но у них их никогда нет. Меня часто спрашивают про кровотечения.

В моём понимании риск кровотечений зависит от того, печальна ли женщина. Если она, например, рассталась с отцом своего ребёнка, то такое кровотечение — своего рода слёзы. И я пытаюсь заполнить ту пустоту, из которой льются эти слёзы.

Но если женщина сможет компенсировать этот холод во время родов, если сможет согреться, то кровотечения не будет. Иногда женщина может стать матерью, только избавившись во время родов от всего своего внутреннего негатива, родившись вместе со своим ребёнком. Роды — в каком-то смысле то событие, которое вмещает в себя всё в жизни человека. И чтобы женщина родила, ей нужно проделать огромную внутреннюю работу, чтобы иметь достаточно щедрости, чтобы подарить жизнь. После 20 лет принятия родов я могу сказать, что роды — физический процесс только до какой-то степени.

Приглушить свою власть

Задача акушерки — приглушить свою силу, свою власть. История человечества показывает нам, как сильно стремление распространять свою власть на других и как люди, обладающие властью, стремятся её использовать.

На древних изображениях повитухи не нависали над женщиной, а склонялись перед ней. Хороший президент обладает большой властью, но использует её во благо народа. И в истории человечества были тысячи акушерок, которые помогали женщинам, не навредив им. Наше дело — развивать сострадание.

Если акушерка не считает, что женщина может родить без вмешательства, то, возможно, этой акушерке нужно поискать другую работу. Просто, чтобы её ребёнок удачно родился, каждой женщине нужны разные вещи — кого-то нужно крепко обнимать и поддерживать во время родов, кого-то нужно просто оставить в покое. Вот почему акушерство — это искусство.

Подарок

Как пример хочу рассказать одну историю. Как-то ко мне привели 12-летнюю девочку, которую изнасиловал собственный дядя, от которого она и забеременела. Он сказал ей, что если она кому-нибудь об этом расскажет, то он её убьёт. Но её растущий живот говорил сам за себя, и в тот последний месяц беременности, когда я её наблюдала, она вообще не разговаривала. Когда я задавала ей какой-то вопрос, за неё всегда отвечала её мать. Я всем видом показывала, что задаю вопрос именно ей, но она молчала. И вот как-то ко мне прибежал её младший брат и сказал, что она рожает. Она была дома одна, родители куда-то уехали. И тут она стала рыдать, причитая: «Почему он это со мной сделал?» Боль в её теле отражала боль в её душе. Ей казалось, что в ней просто нет места для чего-либо другого. Как акушерка, я понимала, что мне нужно готовиться к родам. Но когда я к ней подходила, она скрещивала ноги и не позволяла мне до неё дотронуться.

Это был момент выбора — быть грубой или нежной? Полной сострадания или полной чувства собственной важности? Мы делаем этот выбор каждый день — накричать на ребёнка, потому что он разбил вашу любимую вещь, или помочь ему собрать её — с любовью? Дать машине проехать или подрезать её? В этом конкретном случае я сняла акушерские перчатки, подошла к девушке и обняла её сзади. Я прочувствовала её состояние и поняла, что она всё ещё была эмоционально связана с тем человеком. И я стала говорить ей, что это ведь её ребёнок и что у него, когда он родится, будут такие же красивые губы, как у неё, и по пять маленьких пальчиков на ручках. Она посмотрела на меня широко открытыми глазами — как ребёнок, который только что получил подарок. И вот ребёнок родился — в плодном пузыре, — и мы вместе «открыли» её подарок. Она посмотрела на его красивые, как у неё, губы, и пересчитала пять пальчиков на каждой ручке. И эта 12-летняя девочка стала самой лучшей матерью во всей деревне».

Умение чувствовать людей

Акушерка должна быть очень чувствительна к энергии других людей. Нужно вырабатывать «рентгеновские» глаза, уметь мгновенно понимать ситуацию. Необходим зрительный контакт с ребёнком — он не может говорить и зачастую может попросить о помощи только глазами. В моей практике только 1% рожениц требуется медицинская помощь, хотя я именно на этот случай и сотрудничаю с врачами. Но я всегда посылаю коробку шоколада тем врачам, которые меня поддерживают. Потому что шоколад раскрывает сердце, вызывает тепло и готовит нас ко всему тому, что может произойти».

Автор: Мария Русакова

Вот молодец, чувствуется как с душой человек относится к своему делу!
8 мая

Регистрация